Неточные совпадения
Костер стал
гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда поленья дров, подкладывали их в огонь, —
на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб,
горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни.
На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть
на мгновенье к народу, — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно
горели костры и
На биваке
костер горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Забрав свой трофей, я возвратился
на бивак. Та м все уже были в сборе, палатки поставлены,
горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов и одни из них недалеко от нашего бивака.
Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена.
Горы как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко, но Дерсу указал
на какую-то птицу, которая, по его словам, живет только в глухих лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять пошли броды, и чем дальше, тем глубже. Раза два мы разжигали
костры, главным образом для того, чтобы погреться.
В то время когда мы сидели у
костра и пили чай, из-за
горы вдруг показался орлан белохвостый. Описав большой круг, он ловко, с налета, уселся
на сухоствольной лиственнице и стал оглядываться. Захаров выстрелил в него и промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и полетела к лесу.
Греясь у
костра, мы пили чай. Вдруг Чжан Бао что-то закричал. Я обернулся и увидел мираж. В воздухе, немного выше поверхности воды, виднелся пароход, две парусные шхуны, а за ними
горы, потом появилась постройка, совершенно не похожая ни
на русский дом, ни
на китайскую фанзу. Явление продолжалось несколько минут, затем оно начало блекнуть и мало-помалу рассеялось в воздухе.
Я встал и поспешно направился к биваку.
Костер на таборе
горел ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у
костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер.
На небе
горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя
костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Когда Дерсу закончил свою работу, было уже темно. Подложив в
костер сырых дров, чтобы они
горели до утра, мы тихонько пошли
на бивак.
Я велел подбросить дров в
костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался
на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился
на Фудзин, к
горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел
на Тадушу.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у
костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова
горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был
на самом деле.
На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что
костер прогорел. Небо еще было серое; кое-где в
горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы пошли разыскивать свой бивак. Тропа,
на которой мы ночевали, пошла куда-то в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас к табору.
— Ну, зато, Олеша,
на привале,
на отдыхе, летним вечером в Жигулях, где-нибудь, под зеленой
горой, поразложим, бывалоче,
костры — кашицу варить, да как заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, — аж мороз по коже дернет, и будто Волга вся быстрей пойдет, — так бы, чай, конем и встала
на дыбы, до самых облаков!
Когда в девятом часу бросали якорь,
на берегу в пяти местах большими
кострами горела сахалинская тайга.
На левом плане
горят чудовищные
костры, выше них —
горы, из-за
гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто
горит весь Сахалин.
Только вечером; когда под шиханом
горели громадные
костры и вся публика образовала около них живописные группы, он заметил
на верху скалы неподвижную тонкую фигуру.
Окончив ужин, все расположились вокруг
костра; перед ними, торопливо поедая дерево,
горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали
на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного
горели угасающим огнем.
Костер горел ярко, и безлицые тени дрожали вокруг него, изумленно наблюдая веселую игру огня. Савелий сел
на пень и протянул к огню прозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его сторону и сказал Софье...
Жидовин, батюшки, как клялся, что денег у него нет, что его бог без всего послал, с одной мудростью, ну, однако, они ему не поверили, а сгребли уголья, где
костер горел, разостлали
на горячую золу коневью шкуру, положили
на нее и стали потряхивать.
Ураган ринулся к Ярославлю, оставляя следы разрушения более чем
на сотни верст; было много убитых и раненых. Ночью в районе урагана, среди обломков в Лефортове и в роще
горели костры, у которых грелись рабочие и жители, оставшиеся без крова.
И всякий раз при этом где-нибудь
на полянке мелькал огонь, порой
горел костер, вокруг которого расположились дровосеки, порой светились окна домов…
Широко шагая, пошёл к землянке, прислонившейся под
горой. Перед землянкой
горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У
костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми глазами
на задумчивом монашеском лице.
Теперь Егорушка все принимал за чистую монету и верил каждому слову, впоследствии же ему казалось странным, что человек, изъездивший
на своем веку всю Россию, видевший и знавший многое, человек, у которого
сгорели жена и дети, обесценивал свою богатую жизнь до того, что всякий раз, сидя у
костра, или молчал, или же говорил о том, чего не было.
Егорушка, когда еще не
горел костер и можно было видеть далеко, заметил, что точно такой же старый покосившийся крест стоял
на другой стороне большой дороги.
Компания расположилась
на крайнем звене плота, выдвинутого далеко в пустынную гладь реки.
На плоту были настланы доски, посреди их стоял грубо сколоченный стол, и всюду были разбросаны пустые бутылки, корзины с провизией, бумажки конфет, корки апельсин… В углу плота насыпана груда земли,
на ней
горел костер, и какой-то мужик в полушубке, сидя
на корточках, грел руки над огнем и искоса поглядывал в сторону господ. Господа только что съели стерляжью уху, теперь
на столе пред ними стояли вина и фрукты.
Охваченные густою тьмой со всех сторон, люди
на фоне леса казались маленькими, как дети, они как бы тоже
горели, облитые пламенем
костра, взмахивали руками и пели свою песню громко, сильно.
Красные пятна от
костра вместе с тенями ходили по земле около темных человеческих фигур, дрожали
на горе,
на деревьях,
на мосту,
на сушильне;
на другой стороне обрывистый, изрытый бережок весь был освещен, мигал и отражался в речке, и быстро бегущая бурливая вода рвала
на части его отражение.
Как это водится
на всех пикниках, теряясь в массе салфеток, свертков, ненужных, ползающих от ветра сальных бумаг, не знали, где чей стакан и где чей хлеб, проливали вино
на ковер и себе
на колени, рассыпали соль, и кругом было темно, и
костер горел уже не так ярко, и каждому было лень встать и подложить хворосту.
Никто не спал. Ночью развели огромный
костер на верху
горы, и все ходили по берегу с огнями, точно
на пасху. Но никто не смеялся, не пел, и опустели все кофейни.
Нашли приют под большим камнем, оторванным от родной
горы; кусты
на нём раскинулись, свешиваясь вниз тёмным пологом, и легли мы в тёплой их тени.
Костёр зажгли, чай кипятим.
На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока
на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички
на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными
костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем
горит янтарная смола.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться
на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море.
На берегу,
на промысле,
горели два
костра, а в море никого не было.
«Усы легли
на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды,
горят, а улыбка — целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне
костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу
на белом свете!
Платонов. Извиняюсь… Публично прошу прощения…
Сгораю от стыда
на пятидесяти
кострах!.. Давайте же руку… Клянусь честью, что искренно… (Берет ее руку.) Помиримся… Не будем хныкать… Мир? (Целует руку.)
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел
на край — совсем светло, как
на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под
горой, огни
горят, тухнут, дым стелется и люди у
костров.
Там ярко
горел и весело потрескивал огромный
костер, а по песчаному прибрежью разостланы были ковры, и
на них расставлена столовая и чайная посуда.
Поужинав позднее обыкновенного и выпросив разрешение у Екатерины Ивановны, жившей тут же при даче, в особом флигельке, пойти
на берег посмотреть, как будут
гореть костры, зажженные местными дачниками и коренными жителями местечка — финнами, старшеотделенки под начальством Антонины Николаевны отправились
на пляж.
Быть самим собою, свободно проявлять самостоятельное свое хотение — это для Достоевского самая желанная, но и самая невозможная, самая неосуществимая мечта.
Горит костер,
на костре глыба льда. Скажи этой смеси: «будь сама собою!» Огонь растопит лед, растаявший лед потушит огонь, не будет ни огня, ни льда, а будет зловонная, чадящая слякоть. Будет Свидригайлов, Версилов, Дмитрий Карамазов.
Вечером я опять почувствовал себя плохо и вышел из дома пройтись по берегу реки.
На небе не было ни звезд, ни луны, дул ветер с моря, начинал накрапывать дождь.
На той стороне реки
горел костер, и свет его ярко отражался в черной, как смоль, воде.
Когда мы вернулись с рыбацкой ловли, было уже темно.
На биваке
горел большой
костер. Ярким трепещущим светом были освещены стволы и кроны деревьев. За день мы все устали и потому рано легли спать. Окарауливали нас собаки.
День клонился к вечеру. Солнце только что скрылось за
горами и посылало кверху свои золотисто-розовые лучи.
На небе в самом зените серебрились мелкие барашковые облака. В спокойной воде отражались лесистые берега. Внизу у ручейка белели две палатки, и около них
горел костер. Опаловый дым тонкой струйкой поднимался кверху и незаметно таял в чистом и прохладном воздухе.
Огороды назывались вдовьими потому, что их содержали две вдовы, мать и дочь.
Костер горел жарко, с треском, освещая далеко кругом вспаханную землю. Вдова Василиса, высокая пухлая старуха в мужском полушубке, стояла возле и в раздумье глядела
на огонь; ее дочь Лукерья, маленькая, рябая, с глуповатым лицом, сидела
на земле и мыла котел и ложки. Очевидно, только что отужинали. Слышались мужские голоса: это здешние работники
на реке поили лошадей.
Сумерки уже совершенно заменились темнотою ночи, над черным профилем
гор зажглась яркая вечерняя зарница, над головами
на светло-синем морозном небе мерцали мелкие звезды, со всех сторон краснело во мраке пламя дымящихся
костров, вблизи серели палатки и мрачно чернела насыпь нашей батареи. От ближайшего
костра, около которого, греясь, тихо разговаривали наши денщики, изредка блестела
на батарее медь наших тяжелых орудий, и показывалась фигура часового в шинели внакидку, мерно двигавшегося вдоль насыпи.
А там уж восковых свечей зажжены тысячи, перед домом и в саду плошки, по
горе смоляные бочки
горят, а за Волгой,
на том берегу,
костры разложены.
Было все так же темно, везде
горели костры; внизу,
на дороге, чернели кишевшие обозы. Наши голодные лошади грустно пощипывали по земле остатки прошлогодней травы. Со сна стало еще холоднее, спать хотелось безмерно.
В конце пути тропинка шла вверх и около церковной ограды впадала в дорогу. Здесь офицеры, утомленные ходьбой
на гору, посидели, покурили.
На другом берегу показался красный тусклый огонек, и они от нечего делать долго решали,
костер ли это, огонь ли в окне, или что-нибудь другое… Рябович тоже глядел
на огонь, и ему казалось, что этот огонь улыбался и подмигивал ему с таким видом, как будто знал о поцелуе.
Кругом были крутые обрывы. Мы сели верхом, спустились
на дорогу и поехали, пробираясь между стоявшими обозами. Проехали с версту. Обозы стояли, как остановившийся
на бегу поток.
Горели костры.